Мужчина, который забыл свою жену - Джон О`Фаррелл

Проснувшись, я с минуту не мог сообразить, где нахожусь, — очень похоже на то, как я вообще чувствовал себя, потеряв память. А потом нахлынула волна буйной радости, когда я припомнил, как Мэдди прокралась ко мне накануне и свернулась клубочком у меня под боком. И вот она всё ещё здесь, тихонько поёрзывает, укладывая голову в Специально-для-Мадлен выемку на моём плече, как частенько делала в предыдущей жизни.

Мы не занимались сексом ночью. Искушение предпринять попытки в этом направлении было велико, но мне не давали покоя рассказы Мэдди об откровениях её матушки накануне. Мне бы не хотелось, чтобы в будущем Мадлен рассказывала нашим детям, что я был «сексуальным эгоистом». Я нежно перебирал её волосы, пока она засыпала, но сейчас никак не мог выбросить из головы воспоминания о 13 февраля. Я вновь переживал жуткое унижение, испытанное там, на пороге собственного дома, когда я требовал, потом умолял, потом кричал в щель почтового ящика, чтобы меня впустили. Она как будто взяла и отобрала у меня всю жизнь; похитила всё, чем я был на протяжении двух десятилетий.

Я больше не ласкал волосы Мадлен. Её голова на моём плече показалась очень тяжелой, и я отодвинулся. Она сменила замки в доме, где я жил со своими детьми! Я не изменял ей, не бил; она просто не захотела, чтобы я там жил, и сменила замки. Разве это не чудовищный поступок?

Мадлен тихонько пошевелилась, не просыпаясь, и потянула на себя одеяло. Я чувствовал, как вскипает раздражение. Долго подавляемый гнев рвется наружу, как только подумаю о несправедливости, совершенной по отношению ко мне. Я выбрался из постели, решив спуститься вниз и позавтракать в одиночестве, но она перекатилась на спину, приоткрыла глаза и сонно улыбнулась мне.

— Кажется, я в твоей спальне… — игриво протянула она.

— Угу, — пробурчал я, отводя глаза, якобы разглядывая чайник на прикроватной тумбочке.

— Почему ты не ложишься?

— Да так, решил вот приготовить чаю.

И потащил чайник к раковине, неловко грохнув им прямо об кран.

— Всё в порядке?

— Нормально, — отозвался я. — Этот чертов чайник не помещается в раковину. И как они предполагали им пользоваться? Идиотизм!

— Можно наполнить из чашки. Или налить под краном в ванной.

Мэдди села в кровати, и я заметил, что она опять начала носить мои футболки, а это, как известно, важный знак в сложной символике семейной дипломатии.

Я грохотал чашками и блюдцами и с яростью разрывал упаковки чайных пакетиков. Я предложил Мэдди чаю, и она, сделав глоток, сказала, как чудесно, когда тебе подают чай в постель. Ответной улыбки у меня не получилось, и я проворчал, что терпеть не могу эти крошечные пакетики стерилизованного молока. Пришло время озвучить моё возмущение её поступком. Я понимал, что могу всё разрушить, но не в силах был дальше сдерживать гнев. Я покосился на неё — как она удобно устроилась в подушках, едва заметные вмятинки на нежной светлой коже. Она ответила мне лукавой улыбкой и вдруг стянула с себя футболку — полностью обнаженная женщина посреди мягкой белоснежной постели.

— Почему бы нам не заняться сексом, а потом спуститься вниз и плотно позавтракать?

— О господи, о господи… — стонал я несколько минут спустя. — Какая же ты красивая…

— Перестань! — ворчала она. — Представляю, на кого я похожа — спросонья, патлы спутаны, мешки под глазами.

Теперь, когда мы занимались сексом, история с заменой замков была пересмотрена и сочтена банальной и несущественной. И вообще моя пьяная выходка с разбитым стеклом вполне оправдывала решение Мэдди не впускать меня в дом. «Примирительный секс» всегда более страстный, чем секс обычный, — представляете, каков должен быть «примирительный секс после развода». Я лежал в «миссионерской позиции», но мы уже знали друг друга достаточно хорошо, чтобы она признала, что это не самый удобный вариант. Так что мы легли на бок лицом друг к другу, и я ласкал ее, как много лет назад, когда она была беременна Джейми. Не помню, чтобы у нас с Мэдди был когда-нибудь такой секс. И неважно, что она периодически хихикала — как забавно, мол, тарахтит машина — или вслух интересовалась, хранит ли мама на чердаке её школьные тетрадки.

После завтрака мы гуляли в порту, рассчитывая купить подарки родителям — в благодарность, что присматривали за домом и собакой. Но в это время года были открыты только почта и супермаркет, и Мэдди разрывалась между льняными салфетками с изображением ирландских победителей Евровидения и баночкой живых морских червей. В разгар лета пристань гудела: местные мальчишки, пахнущие рыбой, с воплями прыгали в море; туристы в мохнатых джемперах вываливались из паба с подносами, заставленными «Гиннессом» и заваленными пакетиками чипсов. Но сегодня, когда жизнь в деревне замерла, она казалась собственным привидением: лодки укутаны влажным брезентом; плотные жалюзи, словно наглазники, прикрывали окна закрытых на зиму дачных домиков.

— Хочешь съездить в Баркликоув? Искупаться напоследок?

— Нет уж, спасибо, не хочу второй раз рисковать — ещё пневмонию подхвачу. Да здесь и так здорово — может, сходим на мыс?

— Ты права, чудное место. Надо было нам тогда остаться в пабе, а не ставить эту чёртову палатку.

— Да уж… некоторым требуется двадцать лет, чтобы понять очевидные вещи.

Она не вкладывала никакого особого смысла в эти слова, но прозвучали они так, словно подводили итог нынешней ситуации. Мы смотрели на качающиеся на волнах яхты, слушали шум проводов, постукивающих по алюминиевым мачтам.

— Я уехала в Западный Корк, чтобы подумать, — нарушила молчание Мэдди. — И вчера, сидя у костра в Баркликоув, приняла окончательное решение.

Сердце моё бешено колотилось, когда я невольно прошептал:

— И что ты решила?

Она взяла обе мои руки в свои, посмотрела прямо в глаза:

— В следующий раз, когда соберусь поплавать в Атлантике в апреле, обязательно куплю гидрокостюм.

— Разумно… И я могу не болтаться рядом, с твоими свитерами.

— О, а вот это совсем другое дело. Я бы предпочла, чтобы ты был рядом.

В небе над нами хором захохотала пара чаек. Секунд через двадцать Мэдди прохрипела:

— Не мог бы ты слегка разжать руки, а то я задыхаюсь?

Мы шли к утёсам, и я держал её за руку, и она не отбирала её, а тропинка становилась всё уже, и идти за руку было страшно неудобно. А за деревней ещё и ветер усилился. Но мы всё же добрались до утеса, возвышавшегося над бухтой, и присели на лавочку, которую какой-то скорбящий муж установил в память о своей упокоившейся жене.

— Взгляни на даты, — показал я. — Они были женаты пятьдесят пять лет. Как думаешь, мы столько продержимся?

— Как знать. Ты завтра можешь завести интрижку на стороне, и мне придётся убить тебя…

— За что? Неужели это самое страшное преступление?

— Конечно, нет. Если ты сразу же сознаешься в случайной измене, я, может, и прощу тебя. Но если я всё узнаю сама, что ж, буду убивать медленно и мучительно, а потом выложу видео в YouTube.

— Вот в это с трудом верится — чтобы ты сумела что-нибудь выложить в YouTube.

Мы вспоминали, как первый раз приехали сюда на каникулы, как взяли напрокат велосипеды, погрузились на паром до Клиар-Айленд, как ели бутерброды, прихваченные из паба, купались на пустынных пляжах. Отыскали невероятно красивое озерцо в холмах над Бэллиде-хоб и провели там несколько дней на опушке леса в полном одиночестве. Мы искренне наслаждались чередой воспоминаний. В годы ссор и скандалов романтические истории укрывались в глубоком подполье, поскольку ничем не могли помочь в военных действиях, ныне же эти народные сказания должны были стать частью мирного процесса. Мы писали новую историю своего брака, соответствовавшую новому финалу — для счастливой, любящей разведенной пары.

— Слушай, а мы официально уже разведены?

— Нет пока, через несколько недель состоится последнее слушание, но мы же туда не пойдём.

— Может, всё-таки сходим? — в шутку предложил я.

— Ну конечно, да! Я надену свадебное платье, а ты свой лучший костюм, и на выходе нас забросают конфетти, а потом будет грандиозный банкет!

— Ух ты, фантастика…

— Что — фантастика?

— Ты опять устраиваешь всякие безумства!

Я понял, что должен сделать всё как полагается, и у лавочки на ветреном утесе, что стоит в нашем любимом месте на свете, я опустился на одно колено, взял её за руку и произнес:

— Мадлен Воган, окажете ли вы мне честь стать моей бывшей женой? Я прошу — нет, умоляю: ты разведёшься со мной?

Случившиеся по соседству овцы таращились на нас с полным пониманием.

— Почту за честь!

Этот развод не будет похож ни на один другой. Мы признали, что слишком сложно и дорого сейчас пытаться обратить дело вспять, поэтому решили: получив decree nisi[15], устроить настоящую праздничную вечеринку, с шампанским и торжественными речами, — потому что отныне, после развода, мы будем жить вместе долго и счастливо. Представили, как дети воспримут наше совместное возвращение домой. Отныне мы должны быть предельно осторожны и не допускать споров в их присутствии, когда между нами вновь появятся разногласия. Которые не замедлили последовать…